ОБЪЯТЬ НЕОБЪЯТНОЕ

- Гай, в "Колоннаду"! - негромко приказал Прут шоферу. - И чтоб в одну минуту!
Водитель в синей фуражке с золотым ободом, не оборачиваясь, качнул головой. Вера глянула в окно, и у нее захватило дух. Улицы, дома и деревья проносились перед глазами с такой скоростью, как будто они летели в самолете! Причем их автомобиль вроде бы мчался по дороге, но общее вечернее движение машин, то и дело застревавших в пробках, словно не касалось их. Там, где протиснуться было невозможно, вдруг появлялось место, шофер мастерски проскальзывал вперед, как будто сидел за рулем не длиннющего, как гусеница авто, а юркого сверх маневренного велосипеда….
К тому же все светофоры давали синему автомобилю зеленую дорогу. Каждый услужливо мигал изумрудным глазом, как королю, и гневно моргал алым, глядя на остальных пыхтевших в пробке вассалов… Вера не успела оглянуться, как машина оказалась за чертой города, и, пролетев, по трассе еще секунд десять, мягко и плавно затормозила.
- Ух! - восторженно выдохнула она. - Как быстро!
- Ровно минута, Алексей Константиныч! - тихо сказал шофер, открывая заднюю дверцу и подавая даме руку.
-Гений подобен холму, возвышающемуся на равнине! - сказал Прут, ловко пряча купюру в нагрудный карман Гая.
- Благодарю… - с почтением отозвался шофер, поклонился даме, прыгнул в машину и исчез…
- Он и правда ген… - Вера не договорила. Она вдруг увидела, что стоит у подножья Акрополя. Настоящего греческого Акрополя, открытки и фотографии которого Вера коллекционировала с детсва, мечтая там побывать. Было, правда несколько существенных отличий открыточного Акрополя от того, который Вера видела сейчас: это был не полуразрушенный памятник погибшей культуры, а ожившее величие в период своего расцвета и блеска! Белоснежные мраморные ступени, статуи у входа, высеченные так искусно, что Вере в первую секунду показалось, что они сейчас зашевелятся, начнут улыбаться и кланяться… Но более всего Веру поразили, конечно, колонны, колонны, колонны… Как будто вылепленные из снега… Настоящие!
- Настоящие! Настоящие! В детстве я всегда представляла Элладу страной белых колонн! Миллионов белых колон!! - восторженно шептала Вера, с благоговением касаясь идеально гладкой поверхности, и вдруг порывисто обняла облюбованную колонну. - Никто не обнимет необъятного, сударыня! - произнес Прут любимое изречение Веры. - Пойдемте. Не будем терять времени. Нас давно ждут.
То, что Вера увидела внутри, потрясло ее еще сильнее. В огромный зал из-под потолка струился розовый свет. Повсюду стояли мраморные столики и рядом - стулья, похожие на белые пни или короткие колонны... Благодаря тому, что мрамор, видимо, был разных сортов, розовый свет в каждой прожилке на полу, стенах, столах и стульях приобретал свой неповторимый оттенок. За столиками сидели люди, одетые так изыскано, что самый придирчивый эстет умер бы на месте от такой эстетики…
В конце зала возвышалась большая полукруглая сцена, а ней размещался огромный оркестр. Все музыканты были в белых смокингах с желтыми цветками в петлицах. Среди них выделялся лишь седой длинноволосый дирижер, одетый в черное и без цветка…
В ту секунду, когда Вера и Прут вошли, оркестр грянул что-то неимоверно красивое. Несмотря на то, что он именно грянул, вышло так нежно и хрупко, что Вера, уже в который раз за вечер, чуть не потеряла сознание. На этот раз - от острого ощущения красоты.
К Пруту и Вере мгновенно подлетел распорядитель с благообразным лицом и густо напомаженными волосами.
- Господин Жемчужников! - обратился он к Пруту. - Мадам! Позвольте проводить вас к нашему лучшему столику!
Столик, действительно оказался лучшим. Он был расположен ровно по центру зала, из-под потолка на него бил самый яркий розовый сноп. Столики не теснились вокруг этой центральной точки, к тому же от нее, как лучи от солнца, бежали пять прямых дорожек в разные концы зала. Симметрия была ошеломительная. Акустика тоже. К тому же на этом единственном столе стояла высокая, сделанная под мрамор, свеча, которую распорядитель с напомаженными волосами тут же зажег, и красноватое пламя, танцуя, закачалось на фитиле. Послышались легкие аплодисменты. Прут чуть заметно поклонился всем вокруг. Упоенная Вера не заметила этого, однако, от ее слуха не укрылось то, что распорядитель назвал Прута "господин Жемчужников".
"Это уже четвертое имя, которое я слышу за сегодняшний вечер…" - пронеслось в ее голове.
Вера села на каменный пенек и поразилась ощущению мягкости и теплоты, которое и не всякий-то диван мог вызвать в душе человека.
- Итак, чего бы вы желали, мадам?! - почтительно склонившись перед Верой, спросил распорядитель.
- А…меню у вас есть? - растеряно спросила она.
Прут и Напомаженный одновременно рассмеялись.
-Вера, дорогая… - нежно улыбнулся Прут. - Если бы кому-то пришло в голову напечатать меню "Колоннады", то, клянусь честью, ему не хватило бы и ста тысяч томов. Здесь ведь готовятся все блюда всех кухонь мира!…
-Так-таки все? - тихо переспросила Вера.
-Да, мадам. - подтвердил распорядитель. - Какая кухня - ваша любимая?
-Японская. - ответил за нее Прут. Вера даже не удивилась. Она не стала тратить время на расспросы, откуда этот человек, четверть часа назад представший перед ней в больничной пижаме на скамейке в парке, а теперь сидящий в дорогом костюме на мраморном стуле, откуда этот человек знает, что Верина любимая кухня - японская, хоть она никогда ее не пробовала, но была абсолютно уверена, что на свете нет ничего вкуснее суши из лосося и мороженого "зеленый чай"…
Распорядитель удалился. Вера робко оглянулась, заметив, что посетители более, чем часто поворачиваются в ее сторону.
-Не робей перед врагом! - весело сказал Прут. - Лютейший враг человека - он сам! Итак, Верочка, как вы себя чувствуете?
-Хорошо! - уверено кивнула она. И вдруг неожиданно прибавила:
-Только сердце болит.
Эта фраза вылетела из уст Веры совершенно непроизвольно. Как вор карманник вытаскивает у пассажира трамвая кошелек, так и эти слова, словно украденные кем-то, вывалились наружу… Глаза Прута были колючими и ироничными. Невозможно передать, как сделалось Вере плохо от того, что сама она только что произнесла.Она ненавидела жаловаться.
-Может, доктора? - участливо спросил Прут.
-Нет! - отрезала Вера. - Мое здоровье, вполне… Вполне!…
И вдруг опять совершенно нехотя произнесла:
-Все хорошо. Только сил нет.
-Здоровье без силы - тоже, что твердость без упругости. - печально качнул головой Прут. - Все говорят, что здоровье дороже всего, но никто этого не соблюдает…
Вера внезапно захотела еще что-то сказать, но сделала над собой адское усилие, а потом тихо изрекла:
-Я прошу вас больше не делать со мной таких вещей. Или я сейчас же уйду.
Прут глубоко окунулся в глаза Веры.
-Обещаю! - неожиданно ответил он, не став задавать лишних вопросов или играть в непонимание.
-Спасибо.
-А вот и наше японское счастье!
Столик окружили сразу несколько официантов и поваров. Сначала подали блюдца с белоснежными насухо выжатыми горячими полотенцами, и Вера с наслаждением вытерла ладони по японскому обычаю (так, как будто делала это всю жизнь). Затем перед ними поставили саке в глиняном кувшинчике, соусы в пиалах, деревянные палочки и, наконец, два десятка суши на деревянных дощечках.
-Приятного аппетита! - хором сказали повара, и тут только Вера заметила, что все они были небольшого роста, темноволосые, желтокожие и глаза имели раскосые…
-Настоящие японцы! - страшным шепотом, по детски выпучив глаза, вымолвила Вера.
-Точно! - подтвердил Прут.- Что ж! Пригубим саке! Выпьем за начало того конца, которым оканчивается начало!
Они рассмеялись и чокнулись глиняными чашечками, а оркестр вдруг заиграл что-то японское, переливаясь и звеня колокольчиками. Вера орудовала палочками, как заправская японка. Суши из лосося, креветок и угрей с волшебными комочками риса внутри были восхитительны!
-Пища… - говорил Прут. - столь же необходима для здоровья, сколь необходимо приличное обращение человеку образованному… кстати, вы знаете, что три дела, однажды начавши, трудно кончить: а) вкушать хорошую пищу; б) беседовать с возвратившимся из похода другом и… в)чесать, где чешется!
Вера рассмеялась.
-Откуда вы все это знаете? - спросила она, макая захваченный палочками кусочек лосося в сладкий соус.
-А я сам все это придумываю! - расхохотался Прут. - Нравится?
-Очень! А все-таки, кто вы? Кто такие Алексей Константиныч, Владимир Михалыч, господин Жемчужников, Прут?
-Уверен, Вера, вы всех их знаете, только вспомнить не можете…
-Да, но их так много, а вы - один…
-Да, я один. - разом опечалился он. - а все же, Вера, может быть вы хотели бы повидаться с докторами? У меня есть два друга: великолепные, знаменитые… Один из Киева, другой - из Таганрога…
Вера перестала есть. На глаза навернулись слезы. Но она тут же "всосала" их обратно и сухо, но громко произнесла:
-Вам так нравится смаковать тему моей скорой смерти?! Хотите, чтобы я ни на минуту не забывала о ней, к тому же, умерла в окружении людей в белых халатах, пахнущих спиртом?!!
Оркестр перестал играть, хотя Вера знала, что никто не мог услышать ее даже в двух шагах от стола. Прут подумал и ответил:
-Мне не нравится смаковать тему вашей смерти. И я не хочу, чтобы вы сейчас умирали. Тем более, в окружении людей в халатах. Врачи, с которыми я хотел бы вас познакомить, не носят халатов и не пахнут спиртом. Они не будут ставить диагнозов, не станут говорить о смерти, или о медицине вообще… К тому же вы сами давно хотели (мечтали!) познакомиться с ними…
- Я?!
-Да, вот, кстати, и они…
И Прут поднялся навстречу двум молодым мужчинам, идущим по направлению к их столику. Вид, у этих людей, действительно, был не докторский. Один в сюртуке, другой в старомодном пиджаке и оба в странных брюках (с молниями на боку). Оба красивы и этой красотой мучительно знакомы Вере. Она терзалась, вглядывалась в их лица. Что-то взрывалось в ее сердце, но догадки таяли, терялись, как будто специально не желая выплывать наружу… И она опять вглядывалась….
Один рыжеватый с бородкой, с пронзительно умными глазами, глядящими из-под прямоугольных стекол пенсне. Второй повыше ростом и выглядит постарше, с резко очерченными чертами лица, темными курчавыми волосами и папиросой в зубах…
-Миша! Голубчик! - закричал Прут, обнимая того, что с папиросой.
-Здравствуй, брат! - весело ответил курильщик.
-Тоша! - еще громче закричал Прут. - не женился еще?!
Шатен в пенсне улыбнулся и отрицательно качнул головой:
-Я, братец ты мой, никогда не женюсь!
-Да уж! Обручальное кольцо - есть первое звено в цепи супружеской жизни…
Ну, садитесь и знакомьтесь. Это - Вера… Андреевна.
-Нет-нет! - замахала руками она. - Просто Вера! Здравствуйте.
-Здравствуйте… - поклонились молодые люди, по очереди прикасаясь губами к ее руке.
Они старались не показать, но Вера увидела, как оба "доктора" внимательно, с радостью и одновременно каким-то сожалением разглядывают ее.
Прут рассмеялся, ехидно наблюдая за "целованием руки".
-Ты гляди! Один внук нищего священника, другой сын бакалейщика, а манеры, как у благородных!
-Не зря меня в классической гимназии обучали! Хоть я и пыхтел в батюшкиной лавке! - заулыбался Тоша.
-А мой отец все же доцент Киевской духовной академии, братец Алексей Константиныч! - затянулся папиросой Михаил.
-Да уж… - подтвердил Прут, покосившись на Веру. - И врачи из вас получились славные!
-Это уж не нам судить, а пациентам… - сказал Тоша, заботливо посмотрев на Веру.
И вот тогда (именно в этот момент!) она ощутила себя смертельно больной на консилиуме тактичных, но бессильных светочей науки. Стало тоскливо и больно. Она почувствовала себя обманутой. Прут не сдержал обещания и все-таки заговорил о болезнях и смерти.
-Я выйду! - резко сказала Вера, схватившись за сумочку. - Мне надо!
- Постойте! - ласково попросил Михаил.
- А я тут раскопал прелюбопытнейшие факты! - закричал Прут, сделав вид, что не расслышал Вериных слов. - Знаете, господа, что пишут о нас по прошествии стольких лет?!
И он достал из кармана пиджака мятые листки, вырванные, судя по всему из какой-то старой книги. Посмотрел на них, приготовился читать и вдруг прыснул в кулак. -Я ж очки забыл! Верочка! Будьте добры, прочитайте!
- Пожалуйста! - еще ласковей попросил Тоша.
Вера злобно выхватила листы из рук Прута. Она не могла понять, почему до сих пор здесь сидит. Хотя нет. Она понимала. Ей неимоверно нравились эти двое. С первых секунд она почувствовала почти мистическое восхищение ими. А еще глубокое чувство, что таких встреч не бывает и уже никогда не будет... Объяснить свои эмоции Вера не могла ничем.
Она, прищурившись, пыталась разобрать мелкий шрифт отрывка, напечатанного на первом листке.
- …был хирургом на русско-австрийском фронте…
- Это про Мишку! - весело завопил Прут.
- …сельским врачом в Смоленской губернии, врачом городской больницы Вязьмы…
Вера по давней привычке забежала глазами по тексту вперед и замерла. Она с ужасом посмотрела на задумчиво курящего Михаила, а потом на Прута.
- Ну что же вы, Верочка! Читайте же… Читайте!… Как у вас руки задрожали...
Еще минуту она не могла ничего произнести, страшно глядя на мятый листок, а потом собралась с духом и глухим, не своим голосом прочла:
- ..похоронен на Новодевичьем кладбище под камнем с могилы Гоголя (так называемая "Голгофа"), случайно обнаруженным вдовой писателя среди "подлежащих переработке" надгробий… Своей главной темой в литературе считал …идею… противостояния нравственного и творческого подвижничества силам… зла, что и изобразил… в романе… "Мастер и Маргарита"…
- Вот, значит Михал Афанасьич, что ты там изобразил! - дико расхохотался Прут.
- Какой-то прямо критик Латунский писал! - усмехнулся "Михал Афанасьич".
- Господи! - закричала Вера. - Господи! Отвратительный желтый букет…
В голове ее помутилось, как будто кто-то вставил в нее трубу и пустил по ней едкий дым. Но женская природа, в которой более всех черт преобладает любопытство взяла верх. Вера пронзительно глянула на рыжего в пенсне и жуткая догадка поразила ее. Задыхаясь, как астматичка, она стала читать отрывок на следующем листке:
- …родился в многодетной семье купца третьей гильдии, владельца бакалейной лавки; учился в классической гимназии, одновременно помогая отцу в торговле. К гимназическим годам относятся первые литературные опыты: водевили, сцены, очерки, анекдоты… После поступления на медицинский факультет Московского университета литературный труд становится для него основным источником заработка: его "юмористические мелочи" регулярно публикуются на страницах массовых иллюстрированных журналов под разнообразными псевдонимами: Человек без селезенки, Грач, А-а-а-а… А-антоша Чехонте…
- Заметьте, Антон Палыч! Мелочи! - кричал Прут.- А все потому, что "чуждаешься социальных проблем"! И пишешь с "холодной кровью", и "фотографизм" излишний! Ха-ха… Это я там же прочел, только лист выдрать не успел…
Вера закрыла лицо руками.
-Успокойтесь! - нежно шепнул Антоша, доставая откуда-то платок. - Человек вы, конечно, идейный, но зачем же стулья ломать? Я не верю, что этот плут ничего Вам не объяснил! Не надо плакать, Верочка!… Я очень польщен тем, что вы любите меня…нас… Что мы ваши любимые… это, право же, большая честь…
- Я его ненавижу! - схватившись за сердце, глухо процедила Вера, указывая на Прута.
- Нет! - добродушно покачал головой Булгаков. - Вы его больше всех любите! Какое, к примеру, ваше любимое выражение?
- Нельзя объять необъятного! - не задумываясь, ответила Вера.
- А знаете, кто сказал? - ухмыльнулся Михаил Афанасьевич, указывая на последний листок. - Дайте-ка, Вера Андревна, я прочитаю!
И он прочитал:
- "...в 50-60 годах 19 века А.К.Толстой и братья Жемчужниковы (Алексей, Владимир и Александр Михайловичи) писали в журналах "Современник" и "Искра" под коллективным псевдонимом Козьма Прутков...Сатирические стихи и афоризмы Козьмы Пруткова и самый его образ высмеивали умственный застой, "политическую благонамеренность", и пародировали эпигонство"! Слышишь, Прут?! Умственный застой!
- Зри в корень! Воображение поэта, удрученного горем, подобно ноге, заключенной в новый сапог! - с важным, как у премьер-министра, лицом, возвестил Прут, и все кроме Веры, расхохотались.
Все это было так чудовищно, что она никак не могла решить плакать ей или смеяться.
Пушкин сказал: не дай мне Бог сойти с ума!
"Да… А меня ведь Бог не пожалел. - дико улыбнулась Вера. - Вот как получается… Сижу за столом по правую руку с Козьмой Прутковым, по левую - с Антоном Чеховым, а напротив меня - Булгаков… Она несла отвратительный желтый букет… Господи!"
- А вы похожи на нее, Вера… - сказал Михаил Афанасьевич. - Жаль у меня нет крема Азазелло! И его меткости…
Он печально посмотрел на красивую грудь Веры в декольте.
- Я не попадаю, по выбору, в любое предсердие сердца или в любой из желудочков… Никудышный из меня врач!
- Нет! Вы - чудесный врач! Вы - самый лучший! "Признайся, ты великий врач! Га-Ноцри!" - закричала Вера, ломая руки… - А вы, Антош… Антон Павлович! Вы - моя первая любовь! Я так счастлива! Я так счастлива! Я счастлива!
- Он всегда казался женщинам не тем, кем был, и любили в нем не его самого, а человека, которого создавало их воображение и которого они в своей жизни жадно искали; и потом, когда замечали свою ошибку, то все-таки любили. И ни одна из них не была с ним счастлива… - процитировал наизусть Прут "Даму с собачкой". Но Вера не заметила его обиженной иронии. Она смотрела на Чехова с обожанием и благодарно кивнула Пруту.
- Да-да… А знаете, какое самое гениальное место в "Даме с собачкой"?! Когда он приехал в Петербург и бродил вокруг ее дома, а тут вдруг из-за ворот выбежал шпиц, и он от волнения не смог вспомнить имени собачонки!… Это гениально…
- Вы полагаете? - светло улыбнулся Чехов.
- Романтичная, сентиментальная женщина… - едко вставил господин Жемчужников.
Оркестр заиграл вальс. Вера алчно глянула на Чехова, дернулась с места, тут же опомнилась, покраснела, отвернулась и в эту же секунду услышала его голос:
- Разрешите, Вера Андревна…
И он повел ее танцевать.
Первая пара на площадке, над которой колдовал белый оркестр и черный дирижер…
На них все смотрели. У Веры кружилась голова, подкашивались ноги. Чехов, как оказалось, танцевал не мастерски. Отдавив несколько раз Вере пальцы на правой стопе, он был до слез смущен. Но героиня, почуявшая глубокое и искреннее к себе уважение, стала управлять вальсом настолько искусно, что в середине танца отовсюду, со всех столиков посыпались аплодисменты.
Вера, не отрываясь, смотрела на своего партнера, и узнавала это лицо со школьных портретов в литературном классе и с первых страниц стареньких зеленых томов - собрания сочинений... Она прочла его целиком… И все-таки он был непохож на того немного печального седоватого Чехова. Этот был молод. Этот был рыж. В глазах сверкал юмор. Не такой, как у Прута, а добрый, мальчишеский, задорный.
Молодой Антон Павлович прочел смущение в глазах Веры.
- Просто тогда никто не хотел писать портретов с сына бакалейщика. -внезапно пояснил он, прикоснувшись к рыжей бороде.- Почему я явился к вам именно таким? Потому что вы, Вера Андреевна, всегда чувствовали меня так, вы читали и думали, что этого не мог написать старик….. Вот я и танцую здесь с Вами молодым. И наступаю на ноги. Исключительно по вашему желанию.
- Да! Да! Я точно так и думала: "этого не мог написать старик!" Но разве…вы явились по моему желанию?
-Господи!… - громко вздохнул Чехов. - Так Великий Организатор и в самом деле ничего не сказал вам?!..
-Да,нет! Умоляю, объясните, что здесь происходит! Или…я сошла с ума?
-Почему люди все непознанное приписывают сумасшествию. Право же, не понимаю. Ну-у-у-у… - Чехов печально посмотрел на Веру и запнулся. - Вы, полагаю, знаете… Он же не мог и об этом умолчать… Вам известно, что вы… что вам…
-Осталось жить…недолго? - растягивая слова, прошептала Вера.
-Так-так… - тихо кивнул Чехов. - Так вот там, откуда мы пришли существует…э-э-э-э…некое ведомство, которое занимается последними днями жизни тех, с кем не могут определиться…
-Что значит - не могут определиться?! - Вера похолодела и вдруг услышала, как стучат ее каблуки, словно стрелки часов, на мраморном полу...
-Ах… - бледнел и краснел юный классик. - Вам ведь бесспорно известно… Есть весы… Деяния злые - на одну чашу, добрые - на другую… Так происходит со всякой душой, отправляющейся на небо…. Перевешивает та или иная... Но иногда… Понимаете… Это случается крайне, крайне редко… Весы уравновешиваются. Так вот в Вашем случае все именно так…
-И? - пересохшими губами прошептала Вера.
-И-и-и… теперь вами занимается это самое ведомство, начальником коего является господин Организатор, который сегодня явился Козьмой Прутковым, хотя у него, конечно, множество имен и обличий…
-Как…множество?! Так, значит и вы, и Михаил Афанасьевич…
-Нет. Мы-то как раз настоящие. Самые что ни на есть настоящие Булгаков и Чехов. А сюда явились по вызову ведомства и по вашему желанию… Вспомните, вы ведь в детстве мечтали познакомится с нами?
-Мечтала… До слез мечтала… Но не думала, что это возможно… А это ведомство… Это чистилище?
-Чистилище выдумали поэты. - улыбнулся молодой Чехов. - Там, слава Богу, не существует компромиссов между добром и злом… Вышеупомянутая контора просто окончательно решает, куда же все-таки отправится душа…
-И как она это решает? - глухо сказала Вера, сдавив пальцами плечо Антоши Чехонте.
-Путем неких испытаний, посылаемых человеку за три дня до его смерти… Вот Вам, например, ниспосланы очень любопытные испытания, которые заключаются в том, что в эти три дня сбудутся все самые сильные ваши желания, начиная с детских и оканчивая недавними…
-И…как я должна себя вести?! Что должна делать?!!
-А этого никто не знает, даже Организатор… Просто на третий день одна из чаш станет тяжелее, и все…
-А-а-а… О, Боже… Скажите, Антоша… Антон Палыч… А кто-то уже проходил… прошел такие испытания?…
-Он перед вами. - услышала Вера голос Булгакова, а потом его смех.
-Точнее позади вас. - добавил Михаил Афанасьевич. - Вы разрешите, Антон Павлович, похитить у вас даму?!
-Разрешаю. - ответил Чехов. - Но очень нехотя. Я испытал редчайшее наслаждение, танцуя с Вами, Вера Андреевна…
Чехов бережно передал одеревеневшую Веру в объятия Булгакова и, откланялся. Оркестр тут же заиграл новую мелодию, и Михаил блистательно повел в танце. Он был мастер. Вера боялась смотреть ему в глаза. Но те случайные взгляды, которые помимо воли, бросала она на него, ясно выдавали разницу между бесспорно светлым и чистым Антошой Чехонте, и замешанным на жутком единении дня и ночи Булгаковым… Оркестр исполнял танго, в котором звучал колокольный звон.
-Не бойтесь, спрашивайте. - низким повелительным тоном сказал он.
-У вас тоже... две чаши...
-Да.
- Что было на них?
- На одной был мой роман.
- А на второй?
- Мой роман.
- Где вы сейчас?
Первая улыбка за весь их короткий разговор тронула губы Булгакова.
- В раю или в аду, вы хотите узнать?
- "Он не заслужил свет. Он заслужил покой." Слова Левия Матвея! Разве Вы заслужили покой? Как мастер.
- Покой - это равновесие чаш. Я его нарушил, пройдя испытания.
- Что это были за испытания?
- Мне позволили встретиться с...одним из героев моего романа.
Глаза Веры стали огромными.
-Неужели с...?
- Да. - коротко отрезал Булгаков, отводя взгляд.
- И?
- Я не могу рассказывать о таинстве испытания. Просто запомните: ничего не бойтесь. Слушайте сердце.Прощайте!
Внезапно оборвалась музыка.
- Сердце болит... - сказала Вера и поняла, что падает под нестройный хор голосов произносящих одни и те же слова: "Слушайте сердце!" Вере показалось, что она различила в этом хоре голоса Чехова и Булгакова. И она им ответила странным, не своим языком:
- Накололи на кончик шпаги...
Она хотела прибавить : "Сердце...", но почувствовала, что под ногами тает поверхность.
Кто-то подхватил Веру у самого пола.